ОБЩИНА. Возродившие Храм

«Вот Россия! Как красиво!»: Последние слова Ильи Глазунова. Год спустя.

 Уже год, как ушел из жизни великий талант, один из самых известных художников современности, истинный патриот России, подвижник и меценат Илья Сергеевич Глазунов. Страна всегда будет помнить о его наследии, о продолжении идей художника и о том, как он преданно служил своему делу.

 Выдающийся русский художник Илья Глазунов умер в воскресенье, 9 июля 2017 года, в пять утра в ЦКБ. Острая сердечная недостаточность. Перед этим за несколько недель  художник пережил  необычайный подмосковный ураган, который случился 29 мая.  На даче Глазунова в Жуковке снесло крышу, в соседнем лесу повалило 120 деревьев. После этого здоровье Ильи Сергеевича резко ухудшилось.

10 июня 2017 года свое 87-летие он впервые отметил в очень узком кругу на даче. Был он уже очень больной и слабый, но эмоционально и искренне радовался, что успел открыть «Музей четырех сословий» об истории дореволюционной России, экспонаты к которому он собирал десятки лет. Передав России свою уникальную коллекцию, Илья Сергеевич живо интересовался, как воспримет народ этот музей. И, конечно же, не мог не говорить о мемуарах «Россия распятая». Вышло четыре тома. Он планировал сделать шесть томов. И до последних дней продолжал работу над своими воспоминаниями о России. 

Илья Сергеевич был необычайно глубоким человеком, который трудился исключительно на благо России. Но с его уходом страница русского Ренессанса не оказалась перелистнутой - напротив, искра гения зажгла сердца многих. Академия, которую он создал, продолжает жить. Сегодня  его сын, Иван Ильич Глазунов заслуженный художник России, исполняет обязанности ректора Академии живописи, ваяния и зодчества:  "30 лет мы все вместе служим русской школе живописи, ваяния и зодчества. И, конечно, он дал такой первый импульс. Он «выбил» это необычайное, великолепное здание XVIII века, он собрал замечательных педагогов, своих учеников и единомышленников. Он задал такую высокую планку, которой надо сейчас следовать. И в то же время не просто по заведённому работать. Надо, как сейчас говорят, креативить. Иностранного зрителя поражает следование традиции русской школы. Мы действительно имеем именно старую программу Императорской Академии с современными элементами. Отец очень много сил вложил в Академию. Он называл ее последним бастионом русской культуры. И все, кто работал, кто продолжает работать и сейчас в Академии, готовы отдавать все силы этому делу." - говорит И.И. Глазунов. И продолжает: " Любить Родину - это семейная традиция. Илья Сергеевич повторял: «Лучше на нарах на Родине, чем во дворце за границей». И это не было позерство какое-то. Да, ему неоднократно предлагали остаться за пределами России. Он выезжал, его иногда даже и с мамой выпускали. Но он всегда возвращался на Родину. Потому что здесь его алтарь, его служение, здесь то место, где он мог в полной мере себя реализовать. Я не могу его себе представить просто каким-то придворным живописцем, или человеком, работающим только на своё имя. Он совсем другой был. Для него даже порой и живопись сама по себе не так важна была, как выражение просто мысли. За это его часто критиковали художники, и продолжают, наверное, критиковать. Ему очень важно было высказаться. И позиция по охране интересов России, которую он любил, была для него на первом месте. В своих поездках на Западе он был человеком, который, прежде всего, отстаивал позиции русской культуры за границей. Он никогда не разделял тех ценностей, которые западный мир активно пытался навязать."

В СССР, даже в самое жесткое советское время Илье Сергеевичу удавалось творить и создавать совершенно иную русскую цивилизацию с его "антисоветскими" монархическими взглядами, с его чистой верой в Бога.

Иван Глазунов: "В советское время люди видели новое направление мысли, какие-то новые образы, которые официально им никто больше не мог предложить. Он часто приводил слова Врубеля о том, что задача художника в том, чтобы будить современников величавыми образами духа. И даже тогда, в то время, он спасал из огня иконы, писал картины и всех будил. Он был таким певцом русской монархии. Он любил повторять, что любит все, что зародилось и было создано при монархии. В те годы – это уму непостижимо. Конечно, он, как любой человек, может быть, и опасался каких-то ответных действий против него. Но его очень поддерживали люди, которые его окружали. И те же образы Достоевского, за которые его, кстати, многие вспоминают и любят, такие большие полотна, как «Мистерия XX века», давали людям какой-то глоток свежего воздуха. Эту народную любовь не купишь, не отменишь, не запретишь. И действительно, люди, плотными кольцами стоящие вокруг Манежа, любая выставка – это было ярким и важным событием для очень многих. Я часто помогал ему делать экспозиции в разных городах. И эта кухня создания выставки была очень интенсивной и интересной работой, но это было ничто по сравнению с днем открытия. Народ в прямом смысле ломился на выставку. Все к нему шли, хотели взять у него автограф, просто поговорить. Не знаю, как он выдерживал эти дни открытия и общение с залом. Он, вообще-то, был человеком очень тонкой нервной организации. Например, никогда не мог с кем-то ехать в лифте, но, при этом, любил массовые интервью перед сотнями людей."

Илья Сергеевич подвергался жесткой критике, даже был выведен, а лучше сказать возведен, в ряды антисоветчиков.

Иван Глазунов: "Мне кажется, он ничего не имел против того, что оказался в рядах антисоветчиков, учитывая его монархические взгляды. Но на самом деле, он был очень ранимым. Болезненно реагировал на критику. Мог прийти домой и очень переживать о каких-то словах, сказанных кем-то. Знаете, у него была всегда такая светскость, которая многих раздражала в своё время. Например, у него одного из первых в Москве был Mercedes. Он умел красиво завязать итальянский шарфик. Это не всем было дано, и не у всех были возможности так себя вести. Его многие не любили, у него была масса врагов. Но, надо сказать - враги его уважали. Они знали, что он все равно даст словесно в лоб. И он умел убедить. Это такой талант, Божий дар, что ли, который, вместе с его остальными очень энергичными действиями, имели результат. Он умел околдовать, очаровать даже советских начальников, умел с ними общаться. И мог объяснить, что Церковь нельзя ломать, не потому что это предмет религиозного культа, здание, а потому что это наследие великой цивилизации. Даже люди, совершенно отрезанные, его слышали и соглашались с ним."

Илья Сергеевич сделал так много, что просто диву даешься. Что ему помогало, что его поддерживало, продолжает свой рассказ сын художника Иван Глазунов: " Он всегда шел напролом - «За веру, Царя и Отечество», как любил повторять. Это в нем было всегда и всегда покрывало житейские страхи что-то потерять, стать где-то нежелательной персоной. Все равно его приглашали. Его речь была прекрасна всегда. Он говорил на каком-то другом языке. Это тоже влияло. И атмосфера его знакомств с королями, с итальянскими звездами тоже придавала ему некий ореол. И с ним считались. Он дружил с Патриархами, был вхож в Патриархию. У него было очень много знакомых. И священники к нам приходили в дом. В общем, это была такая песня, на горло которой не наступишь. Я, кстати, не встречал больше людей, умеющих именно вот так наброситься, как он, и добиться своего. Это талант.

Что ему давало силы? Любовь публики, его творчество, служение идеалам и моя мама (Нина Виноградова-Бенуа, искусствовед, художник по костюмам, которая безвременно ушла от нас. Он называл ее своей нерушимой стеной. Я недавно читал одно его интервью. В нем он сказал, что они вместе с ней служили одному идеалу. Они поклялись отстаивать этот идеал, и все остальное было для них на втором месте. "

"А чего мы не знаем об Илье Сергеевиче? Я хочу сказать, что он был человек сложный. Стоит ли об этом рассказывать или нет... Он был раним, иногда даже обидчив. Порой был щедр, а иногда как-то зажат. Я имею в виду не только финансовую составляющую, а щедрость в отношении раскрытия своей души. Иногда он мог сказать, что «я не всем бочкам затычка», и вообще… в чем-то не хотел участвовать. Однако люди окружающие, конечно, вспоминают добрым словом. Но все вспоминают в основном его кипучую деятельность. Вспоминают, к примеру, что он кого-то чем-то заразил, кому-то что-то привил, с кем-то поделился так яростно, что человек одну встречу вспоминать будет всю жизнь. Его внутренняя энергия действительно расплескивалась через край. Он часто говорил: как жалко, что надо есть, хорошо бы из тюбика из какого-нибудь что-то съесть, и чтобы быстро. Он хотел все успеть. Представьте: его большой круглый стол, телефон, еще не было мобильных, все завалено какими-то бумагами. Ещё он курил очень много - поджигал одну от другой. И телефон звонит буквально каждую минуту. Он что-то кому-то кричал в трубку, кому-то что-то ласково говорил. И - бесконечные люди в доме: дверь не закрывалась. Один раз даже, помню, у кого-то украли шубу. Буквально одни пришли, другие ушли. В библиотеке подолгу сидят его ученики из мастерской Суриковского института, которым я ношу сосиски и кипячу чай, в это же время пришел посланник какой-нибудь страны в «посольство русской культуры», как он называл свою мастерскую. Тут же его ждет пара реставраторов, показать то, что раскрыли на очередном спасенном шедевре древнерусской живописи. И так - до трех часов ночи. Он еще долго потом сидел в раздумьях, поджигая себе немножко сигаретой челку, то есть не обращая внимания ни на что. А телефон все звонил и звонил. Потом он долго не мог уснуть. Это была пружина невероятной силы. При этом он никогда не употреблял алкоголя. Он не пил ни с кем, никогда и ничего. И эта внутренняя пружина, которая ничем не гасилась, не было никакого релакса, а было одно напряжение, давала о себе знать. Я думаю, это могло отразиться на сердце. Но, надо сказать, он был физически сильный человек. Его работоспособности хватало с утра и до поздней ночи. Потому что все время люди, все время дела.На следующий день уже открывалась какая-нибудь выставка, он приезжал с открытия, а его ждали уже опять десять человек. И все работали, все участвовали, все помогали. Это была наша нормальная семейная жизнь.Надо сказать, что моя мама поддерживала отца во всем. Вместе они, кстати, собирали коллекции старинных вещей. Отец умел привить любовь к старине, к каким-то поискам. И это было не просто такое нафталиновое собирательство. Это были вещи, которые помогали создать свой мир, сберечь внутренний. Они, например, собрали уникальную коллекцию икон. "

Иван Ильич, а как зарождалась его вера в Бога? Ведь он родился в то время, когда это было под запретом.

И.Г.: " Мне кажется, у него никогда не было показной церковности. Его путь к вере был длиною в жизнь. Как он говорил, он привык служить тому и охранять то, что вынес из своей семьи, от своих предков, от родителей, с которыми он так мало, к сожалению, провел времени в детстве. Мои бабушка и дедушка не пережили блокаду. Он очень переживал те годы. Наверное, человек все-таки в юности, в детстве получает основной свой потенциал, что охранять, за что бороться, кто враг, кто друг. Он также какую-то давал себе клятву, я думаю, очень серьезную для его жизни и для его дел, просто отстаивать сформулированные им самим идеалы.

Отец видел весь ужас войны, а ещё видел много разрушенных храмов, поруганных икон. И он их всю жизнь спасал, сперва один, потом уже вместе с мамой. Позже передал это все мне. Я воспитывался уже среди икон. Он всегда восхищался их красотой. Вот так этот мальчик, юноша, потом уже возмужалый человек, от этой красоты пришел к какому-то осознанию православности, очень искренней. И ушёл он как православный христианин, уже со всеми таинствами."

Иван Ильич, какой завет он дал Вам перед своим уходом?

И.Г.: " Конечно, у него болела душа за Академию. Он мне дал завет бороться за нее. Это то, что я и так бы, наверное, начал исполнять, но он это произнес... Сидел он, обнявшись, с Олей и с Глашей, это мои две старшие дочери. Был ненастный день, прошлое лето было дождливым. Завели они дедушке Марию Каллас в планшете. Он удивленно еще посмотрел, что это за прибор такой, откуда звучит голос Марии Каллас. Отец очень ее любил. Он посмотрел в окно, а в свинцовом небе качались на ветру, почти падая, кроны деревьев. И он вдруг говорит: «Вот Россия! Как красиво!». Это он сказал уже в последние, можно сказать, минуты. Поэтому я тоже воспринял это как завет."

по материалам https://sargrad.tv/articles/vot-rossija-kak-krasivo-poslednie-slova-ili-glazunova-god-spustja_145074