Леньков страница 3

26.07.2019: БИТВА ЗА РОССИЮ В ТВОРЧЕСТВЕ ВЯЧЕСЛАВА ЛЕНЬКОВА
От катаклизмов ХХ века к праматери «Еве»



Продолжение беседы с художником В.А. Леньковым (начало см. в «РВ» № 8, 2019. – Ред.), которое раскрывает его взгляд на искусство, рассказывает о других направлениях его творчества и гражданской деятельности. Во время учебы он ощутил на себе влияние М.А. Врубеля, а на провокационный вопрос И.С. Глазунова абитуриентам о том, какую картину из коллекции Третьяковской галереи те предпочли бы украсть, он без раздумий ответил бы: «Неизвестная» Ивана Николаевича Крамского, поскольку увидел в этом портрете свой идеал. Особое место в его жизни занимает Исаак Левитан.
– В моей мастерской постоянно висят две работы – это «Последний день Помпеи» Карла Брюллова и «Летний вечер. Околица» И.И. Левитана. Еще со времен учебы, даже с детских лет, Левитан – мой самый любимый художник-пейзажист. И вот здесь же моя работа музейного характера – «Аллея», писал ее четыре сеанса. Ее форма навеяна первой работой Левитана, купленной для Третьяковской галереи, – это «Осенний день в Сокольниках». Там как раз изображена женская фигурка, идущая по аллее. Когда года четыре назад была выставка И.И. Левитана в ЦДХ на Крымском валу и я изучил все его творчество в большом объеме, я понял, что он сумел подтвердить ту евангельскую истину, что <во Христе> нет эллина и иудея. Ведь по происхождению он был из еврейской семьи, но все его творчество настолько русское!
Я даже сопоставил его с Львом Толстым, 22 тома сочинений которого я прочитал и могу сказать, что его творчество было более русским, чем у Толстого. И это, несмотря на то что он вырос вне этой веры! Уже в Московском училище живописи, ваяния и зодчества он учился у А.К. Саврасова, потом у В.Д. Поленова и получил такое восприятие мира. Особенно его картина «У омута» настолько проникновенна, и, это исключительно мое мнение, в ней русское перевешивает все, что сделал бунтарь Лев Толстой. Недаром же он был официально отлучен от Церкви. В советский период я бывал в антирелигиозном музее в Казанском соборе Петербурга, и там в качестве рекламы выставлялось, что, мол, попы отлучили великого писателя. При жизни он неоднократно ездил в Оптину пустынь, но так и не вошел, хотя настоятель его приглашал: мешала гордыня. А если брать живопись, то А.И. Куинджи – грек, И.К. Айвазовский – армянин, но все на русской почве выросли, и их искусство пронизано русским духом.
Моя «Аллея» родилась в тот «золотой период», когда я участвовал в конкурсе «Памятника Победы» для Москвы и прорабатывал идею возрождения Храма Христа Спасителя. Осень тогда была хорошая, и я написал «Аллею», «Домик Петра», «Полтаву» и еще ряд работ. Есть у А.П. Чехова в «Попрыгунье» такие детали о И.И. Левитане. Во время путешествия по Волге С.П. Кувшинникова хотела делать только этюды, а Левитан говорит ей с упреком: «Сегодня – этюд, завтра – этюд, а надо же картину делать на основе этюда!» Это ключевые слова для меня, потому что меня всегда интересовала картина как таковая – жанровая картина или пейзаж.
Моя первая жанровая картина – «Печальная», которая также имеет подпись: «Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно» – женщина с ломом, то есть соответствующий времени женский образ. Очень важная для понимания моего творчества жанровая работа такого же размера – «Как прекрасна земля, а на ней человек». Центральное место там занимает девочка – маленькая Юля, которая прыгает на Красной площади, а вокруг нее разлетаются птицы. Мотив птиц я взял с картины «Всюду жизнь» Н.А. Ярошенко, что хранится в Третьяковке, но писал их по-своему, декоративно. И на этой картине тоже можно заметить, что башню венчает двуглавый орел, а памятник Минину и Пожарскому стоит в историческом месте.

– Говоря о памятниках, нельзя не упомянуть Ваши работы.
– Памятник основателям Тары, города в 200 километрах на севере от Омска. Центральное место занимает фигура богатыря, а от нее расходятся барельефы, отражающие этапы покорения и освоения Сибири. Изначально предполагалось поставить только въездной знак, что поручили моему товарищу А. Шапину, и мы сделали его вместе. Этот город примечателен тем, что раньше у всех храмов города были позолоченные купола, а также тем, что первый храм восстанавливали еще в советский 1986 год, причем строили с нуля именно как действующий храм! Это произошло благодаря стараниям местных жителей, которые на свои средства заказали из Прибалтики хороший кирпич. Власти согласились при условии, что церковь будет не выше обкома партии. Как мне потом сообщили, когда власть сменилась, этот въездной знак перенесли в центр Тары уже как памятник основателям.
Еще один памятник посвящен освобождению города Жиздры, что в 300 километрах от Калуги. Композицию составляют: образ Родины-Матери, партизаны, дата «1943 год» и повторяющиеся слова «Помни...».
В свое время, когда возле Исторического музея поставили памятник маршалу Г.К. Жукову, было много споров по поводу его расположения, то есть то, что он смотрит на Тверскую улицу. А я всегда имел замысел поставить памятник И.В. Сталину в масштабе – прямо на Красной площади, на фоне Исторического музея, чтобы он смотрел на Собор Василия Блаженного и памятник Минину и Пожарскому. Мы задумали это с Неллей Сибгатуллиной, которая помогала мне лепить «Родину-Мать» для проекта памятника Победы. Надо отметить, что она – ученица того самого М.Г. Манизера, делавшего скульпторы для станции метро «Площадь революции» и Зои Космодемьянской. Это была школа! Она прошла эту школу и окончила Суриковский институт. Мы с ней привыкли помогать друг другу. Так вот сейчас пока она, слава Богу, жива, и во мне живет эта задумка: мы могли хотя бы сделать эскиз этого памятника. По крайней мере, уже лет пятнадцать после написания портрета И.В. Сталина такая мысль у меня витает. Это – историческое лицо, герой. Хотя он обычно был на Мавзолее Ленина, по нашей задумке, он сидит в кресле, а к его ногам кидают знамена поверженной гитлеровской Германии. Конечно, это сейчас нереально воссоздать в натуре, но замысел можно было бы воплотить.
Просто я понял, что никто, кроме меня, этого не сделает, потому что сейчас время такое, как я описал в строках:


Отныне древняя Пальмира,
краса богов, царица мира...
И мир спасет лишь красота,
надежда всех времен, мечта...

– Вы хотели бы увековечить И.В. Сталина как свой идеал государственного лидера?
– Во время работы над картиной «Оргия 1918» меня как художника-земляка посетил Б.Н. Ельцин и увидел эту ленту. Тогда я сказал ему, что порядка в России не будет, пока не вернутся ее национальные символы на свои места. Уже после избрания он, при участии священника-расстриги Глеба Якунина, провел выставку в Кремле по российской геральдике, а затем его указом вернули российский флаг вместо советского, так что такое вот благо вышло. Якунина я тоже, кстати, изобразил в картине «Возмездие», где Ельцин повешен вниз головой. Помню, когда я показывал ему картину «Люди», где в грузовике сидят солдаты, он сразу признался, что не питает интереса к военной теме, потому что сам не служил. После этого я сделал вывод, что Борис Ельцин ни в коем случае не может быть президентом. Он не способен, потому что не посадил дерева, не служил в армии, не учился ни философии, ни другим наукам – ничему вообще, а только как рабочий человек посещал магазин и покупал там колбасу. Я написал об этом в «Литературной России».

– Вы с сожалением вспоминали кадры разрушения памятника Александру III. В отличие от Б.Н. Ельцина, царь был офицером, участником войны. Ваше к нему отношение?
– Для меня все цари по-своему прогрессивны и делали свое дело. Только «лютеранство» Петра I, его шутейские попойки и подобное чужды. Ведь первый удар в сердце православия нанес именно Петр I, когда запретил патриаршество. А говоря об Александре III, сразу вспоминаю его золотые слова: «У России нет друзей, у России есть только два союзника – армия и флот». Это для нас основополагающее. Но для меня две самые значимые фигуры в российской истории, связанные с духом империи, – это Николай II и Сталин.

– После «Оргии» у Вас возник витальный цикл картин «Торжество Флоры», «Рождение Венеры» и т.д. То есть после мрачных страниц нашей истории Вы решили переключиться на что-то жизнелюбивое?
– Посмотрим на картину «Ева». Цвет импрессионистов, которые привнесли свет в живопись. Родоначальниками импрессионизма были не французы вроде Э. Мане и К. Моне, а наш русский А. Александров. Просто тогда все это еще не достигло такого размаха. Совершенно случайно во время выставки в изостудии Дворца пионеров на Урале в 1958 году, где были представлены мои пейзажи и портреты, одна посетительница из Ленинграда, увидев мои первые шаги в искусстве, сказала мне: «Знаете, чего Вам не хватает? Знакомства с импрессионистами». Она показала мне журнал «Искусство для всех» царского времени и посоветовала скопировать из этого издания некоторые акварели. Кроме того, она же порекомендовала чаще посещать Эрмитаж, Русский музей и Третьяковскую галерею. Так эта неизвестная дама открыла для меня мир импрессионистов: К. Моне, П.-О. Ренуара, В. ван Гога. Я заинтересовался ими, изучил их технику, и как-то это перекинулось. В работе «Ева» это влияние ясно видно: солнце, мажорность, радость.
Мое видение красоты – картина «Оля. Золото осени». К счастью, я успел закончить ее до того, как у меня развилась катаракта. На ней мы видим белокурую дочь белокурой праматери Евы. То, что потом стало Евой, в этом портрете. Некоторые приемы я взял на вооружение из знаменитого портрета американского художника Дж. Уистлера. Вот его не вычеркнуть из истории искусства в отличие от того ужаса, который сейчас творит Америка. В центре его картины стоит девочка в бархатном платьице. Когда-то его работы привозили в Третьяковскую галерею, и меня они впечатлили. Отталкиваясь от него, я сделал по-своему сегодняшнюю красавицу вот в таком развороте. Это торжество света, торжество красоты.
Эти картины отражают любовь к жизни, радость, дарованную нам свыше. По этому поводу я написал:

Как прекрасно все же лето!
Евы видим красоту.
Наслажденье! И при этом
Мы влюбляемся в мечту.

Так уж сложилось, что, помимо живописи и скульптуры, я нашел способ выражения своих идей через поэзию. Как в свое время скульптор Тарас Шевченко нашел себя в поэзии, я также ощутил потребность писать стихи. Хотя, как я привык повторять: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…» Мало людей пыталось написать роман в стихах, но я это сделал. Будущее уже само оценит, как это сделано, но я написал роман, который назвал «Грезы любви». Если брать пример с А.С. Пушкина – в его романе 5200 строк, а в моем романе – 10 глав и четыре тысячи строк, исключая эпиграфы. Это неотъемлемая часть творчества, которое мне Бог послал.
Сейчас набрана книга, снабженная иллюстрациями с моим творчеством по разделам: живопись, скульптура, графика, наброски – и она ждет издания. Вообще я раньше не написал бы строки, но после посещения Нового Афона и могилы Симона Кананита мне стала являться эта новая форма творчества в виде поэзии. И я не устаю повторять, что воплощаю то, что посылает мне Господь Бог.

– Все же вернемся к не мажорной, но знаковой картине «Плот Спаса на Крови». Как она появилась?
– На патриотических вечерах на Крымском валу я познакомился с таким человеком, как Фатей Яковлевич Шипунов. Он пробуждал наше патриотическое сознание и выступал с передачами по экологии. Под его влиянием я также «заразился» идеей спасения окружающей среды. В газете «Советская Россия» был опубликован материал о затоплении берегов Волги. Вот тогда я и сделал набросок и рисунок: затопленный Кремлевский холм и русский «Мужик на разбитом корыте», и у него осталось только два друга – собака и кошка, а внизу плавает газетный кораблик, там виден В.И. Ленин со своими партийными установками: «Верной дорогой идете, товарищи!» Эти две картины возникли в период 1983–85 годов. Здесь узнаваемы колокольня выселенного Калязинского монастыря, на плоту – старец с иконами, мужик с вилами, крестьянин с косой и Георгиевским крестом, и вообще вся Россия оказалась на плоту. И среди всего этого – символ надежды: цесаревич Алексей в матроске, а также девочка, пускающая ласточку. Тогда я впервые поместил царевича в свою картину. Когда я показал это Шипунову – он подарил мне Евангелие.
После этого я доверил ему свою идею о возрождении Храма Христа Спасителя, и вот два человека – Ф.Я. Шипунов и Евгений Меркурьевич Пашкин – приходили сюда и корректировали мой проект.


– Когда Вы взялись за это дело, насколько сильно верили, что Храм удастся возродить?
– Идея восстановления Храма Христа Спасителя волновала меня много лет. Сначала появилась модель памятника Победе, а к Всесоюзному конкурсу «Памятник Победы для города Москвы в Великой Отечественной войне» в 1986 году возник этот многоплановый проект, включающий авторскую концепцию восстановления Храма Христа Спасителя, перенос Триумфальной арки обратно и установку храма Георгия Победоносца в память Победы 1941–1945 годов. При этом часть проспекта превращается в пешеходную зону благодаря переводу движения в подземный тоннель.
Когда на конкурсе был представлен мой проект, это стало бомбой: все стали говорить об этом, и вокруг меня сгруппировались люди с Галей Шипиловой – будущей основательницей общины Храма Христа Спасителя. Она официально заверяла документы в райкоме, чтобы зарегистрировать общину, подготовила установление закладного камня. Я рассказывал об этом трижды героям СССР, маршалам Советского Союза. Но тогда проект был разрознен: одна часть с памятником стояла в одном месте, а Храм Христа Спасителя на метровом планшете – в другом месте. Тот проект, который сейчас в музее, я не мог сдать под своим именем, поскольку одному человеку нельзя сдавать два проекта. Поэтому попросил своего товарища и земляка Володю Мокроусова представить под своим именем. Он боялся туда ходить, но ходила его жена, которая увидела, что все стали толкаться возле Храма. И уже после конкурса он заявил, что это была его идея. Мы с В. Мокроусовым учились и в Екатеринбурге, и здесь в институте, он ходил ко мне в студию на рисунок, но произошло вот такое предательство. Ведь он даже не знал о существовании Храма Христа Спасителя! Он ходил купаться в бассейн «Москва», а потом сочинил легенду, что якобы там ему пришла идея восстановления Храма. В видеофильме, который продается до сих пор, Володя сочиняет, как после купания он пришел домой, там у него состоялась встреча с каким-то фотографом, а тот ему и говорит: «Как же так! Там же храм был...». А он сам отвечает, что… купался, поглядывал на девочек и о храме ничего не знал, хотя мы это учили на истории искусств. И дальше он сочиняет, что с тех самых пор он сел за проект и денно и нощно над ним корпел.
А как все было? В августе 1986 года правительство Москвы и СССР объявило конкурс на «Памятник Победы» для Москвы. Тогда я стал агитировать его сделать вместе, но он утверждал, что там заранее все решено и победит В.М. Клыков. И до декабря Володя и палец о палец не ударил. Я сказал ему, что у меня есть идея, и в середине декабря мы собрались здесь. Я позвал еще архитектора А. Титова, чтобы сделать развязку. Но тогда он в силу своей неопытности предложил: если восстанавливать храм, то на месте рельефов А.В. Логановского помещать новые рельефы, посвященные войне 1941–1945 годов. Я возразил: «Что за глупость? В честь Победы в Великой Отечественной мы сделаем отдельный храм Георгия Победоносца». Вот эту идею потом уже забрал З. Церетелли. Мокроусов сам ничего не делал, но когда Храм начали восстанавливать, он все заслуги присвоил себе. Я много раз предлагал ему пойти на исповедь к священнику, чтобы каждый рассказал свою правду о том, как все было, но он не захотел.

– В итоге проект не прошел, хотя Храм вновь выстроен на прежнем месте. Вы осознаете свою заслугу, чувствуете сопричастность?
– Конечно, чувствую сопричастность. Еще после конкурса я указывал на Кремль и говорил: «Вот здесь будут снова двуглавые орлы, а здесь восстановят снесенные Воскресенские ворота возле Музея Ленина. Также восстановится и храм». Мне отвечали, что мы не доживем до этого момента, но я был уверен в обратном.

– В те годы Вы горели таким масштабным проектом. А есть ли у Вас на данный момент какие-то глобальные задумки?
– Ох, дай Бог, чтобы то, что было создано мной за все эти годы, не пропало!

Беседовал Филипп ЛЕБЕДЬ